Мгновения

Жизнь на самом деле состоит из мгновений...

Мой отец – высокий, но я – выше. Потому что сижу на его плечах. Если бы захотел, то дотянулся бы до солнца, но отец просит:     - Не гляди на солнце. Глазки заболят, ослепнешь.     А как достать то, что не видишь? И я, вздохнув, срываю кисточку мелких диких яблочек. Уже краснобокие, они такие кислющие!     Я щекочу кисточкой папино ухо, и он смеётся. Нам хорошо.     Потом, много лет спустя, я обнаружил: отец невысокого роста, а до яблочек я спокойно дотягиваюсь с земли.     - Папа, а разве ты никогда не был великаном?     - Нет, с чего ты взял! Великаны – в сказках.     - Но я помню…     - Иногда нам нравится помнить то, чего не было.     ***     Я поймал бы этого махаона, но поскользнулся и шлёпнулся прямо в лужу. Бабочка улетела прочь.     Перемазанный грязью, я очень расстроился. Вот, ещё и от матери достанется теперь. Новенькие брюки и клетчатая рубаха в противной серой жиже.     - Да ладно, чё ты? – попробовала утешить Томка. – Покричит и перестанет. Все мамки одинаковые.     - Обещал, - насупился я. – Обещал никуда не лезть.     - А ты и не лез, - кивнула Томка. – Ну, хочешь, я пойду с тобой и всё скажу?     - Не надо. Как-нибудь сам.     Томка подумала-подумала, а потом как-то очень весело сказала:     - Ну, не расстраивайся! Хочешь, посмотреть это? Юрка мне даже свистульку отдавал, чтобы увидеть. А я всё равно не показала.     - А что? – спросил я, уже понимая, о чём идёт речь. И даже, кажется, покраснел. Да, наверно, покраснел, потому что кончики ушей будто огнём опалило.     - То, чего у мальчиков нет, - объяснила Томка. – Ну, глупости, хочешь?     - Ладно, - согласился я. – Показывай.     Она, оглянувшись, быстро сняла трусики. Присев, я поглядел.     - На пирожок похоже, - разочарованно сказал я. – И как ты этим писаешь?     - Дурак! – Томка опустила подол и побежала от меня.     А этот вредный махаон, из-за которого я шлёпнулся в лужу, взялся невесть откуда и полетел вслед за Томкой.     - Глупости, - подумал я.     ***     Ключик был золотой. Маленький, в пол моего мизинца, он ярко блистал на солнце. Это была медь, никакое не золото, но я решил: он – сказочный. Иначе не напоминал бы – один в один! - изображение на фантиках от ирисок «Золотой ключик».      Мне надо было найти дверь, а на ней замок, к которому подошёл бы этот ключ. Откроешь дверь, а за ней – другой мир. Волшебный, конечно.     Я никому не говорил о находке. И никто не знал, что я перепробовал, наверное, сто, если не больше, замков. Но ни к одному ключик не подошёл. А тут возле нашего дома выкопали колодец и установили над ним сруб, а на сруб положили крышку. Она запиралась на маленький изящный замочек. Взрослые повесили его из предосторожности: мало ли, ребёнок может в колодец упасть или, например, какая-нибудь глупая курица.     Я решил проверить и этот замочек. О, чудо! Он открылся. Я приподнял крышку и заглянул внутрь колодца.     - Ты что делаешь? – услышал я за своей спиной изумленный голос.     Юрка! Вечно он вмешивается не в свои дела.     - Ничего. Пить хочу!     - А ну, покажь руку, - потребовал Юрка. – Чо за ключ?     Он был старше года на три и дрался лучше всех. Лучше с ним не связываться. Но открыть ему свою тайну я не хотел.     - Ну? – не отставал Юрка. – Давай сюда ключ!     Я молча помотал головой и вцепился в колодезную крышку рукой, в которой был зажат золотой ключик.     - Всё равно отдашь! – усмехнулся Юрка и попробовал разжать мою ладонь.     - Нет!     - Отдашь!     Он пнул меня ниже колена – я сразу обмяк, но свободной рукой всё-таки ткнул Юрку в грудь.     - Ах, ты, козёл! – разозлился Юрка и навалился на меня.      Обороняясь, я нечаянно разжал кулак – и ключик бултыхнулся в колодец. В отчаянии я вцепился в Юрку, но сил у меня было меньше, и тогда я ухватил его зубами за оттопыренное ухо. Неприятель взвыл благим матом.     До сих пор не пойму, как мы оказались на крышке. Она ходила под нами ходуном, и в конце концов сдвинулась – я почувствовал: теряю опору.     - Пацаны, сдурели, что ли! – послышался мужской голос.     Это был сосед дядя Иван. Он успел подхватить меня буквально за шкирку.     И Юрке, и мне потом здорово досталось от родителей. А ключик, наверно, до сих пор лежит на дне того колодца. Золотой или нет – какая разница!     ***     Особенно я ждал зарплату и аванс. С аванса мама обычно покупала полосатые липкие конфеты-подушечки, пряники «Северные», покрытые ломкой серой глазурью, порой такие твёрдые, что хоть гвозди забивай, но если размочить в горячем чае, то – ничего, вполне съедобные и вкусные. А с зарплаты в доме пахло зелёными яблоками, на стол выставлялась эмалированная миска с арахисовыми орешками и тарелочка с нарезанной тонкими ломтиками колбасой «Столичная».     Она продавалась в магазине потребкооперации, и не всем подряд, только членам этой самой потребкооперации. По специальной книжке. А в других магазинах колбасу «выбрасывали», обычно ближе к концу месяца, для плана. И очереди за нею стояли длиннющие. Такое уж было время. Шестидесятые годы прошлого века.     - Баловство, эта покупная колбаса, - бурчал отец. – То ли дело наша, домашняя!     Родители держали корову, двух коз, свинью Фроську (сколько у нас их не было, все звались Ефросиньями), а также – уток, гусей и кур. При доме - огород и большой сад, так что овощи и фрукты – тоже свои. Мама вечно что-нибудь стряпала.     Особенно я любил пирожки со свежей чёрной смородиной. Вот только собирать её мне совершенно не нравилось. Пока-то наберёшь полную банку! А вот нарвать зелёного лука– минутное дело. Мама резала его и перемешивала с порубленными крутыми яйцами – такая начинка в пирожках мне тоже нравилась.     Доставались они мне, ясное дело, совершенно бесплатно. И потому, когда после первого урока в первом классе я вышел в коридор и увидел огромный таз с пышными румяными пирожками, решил: их раздают всем желающим. Повариха в белом, как у врача халате, одной рукой принимала от очередного школьника какие-то серебряные кругляшки, другой проворно выхватывала из посудины пирожок и оборачивала полоской серой бумаги. Быстро, как фокусник!     Подошла моя очередь.     - Семь копеек пирожок, - сказала повариха. – Тебе сколько?     - Два, - ответил я. – А что такое семь копеек?     - Деньги! - тётка удивлённо округлила глаза. – Что, нет их?     - А я пирожки не за деньги ем, - я тоже округлил глаза. – И сколько хочу!     - Дома можешь хотеть сколько угодно, - рассмеялась тётка. – Ещё при коммунизме, говорят, всё будет по потребностям. А пока – деньги!     - У меня их нет, - я шмыгнул носом. В нём всегда чесалось, когда я чего-то не понимал. Или когда расстраивался.     - Будут – милости просим! - сказала тётка ласково. – Отойди, не мешай. Следующий!     Я отошёл. Школьники, у которых имелась карманная мелочь, с аппетитом ели пирожки. Те, которым родители не дали денег, с независимым видом ходили по коридору или смотрели в окно. А одна девчонка вышла из нашего класса с бутербродом в руке. С собой, значит, взяла.     И тут я вспомнил: мама положила в ранец бумажный пакет. «Смотри же, поешь на переменке! – наказала она. – Пирожки с ливером, свеженькие!»     Они показались мне необыкновенно вкусными. А один пирожок я отдал Вовке, соседу по парте. У него тоже не было мелочи.     С того дня знаю, что такое деньги. На них можно купить всё. Ну, почти. А то, что не купишь, всё равно не продаётся.     ***     - Да ты слабак! – кричал Мишка. – Девчонки, и те сильнее!     Он толкнул меня в грудь.     - Как двину в рог – обдрищешься! – Мишка прищурился. – Подумаешь, умный какой!     Я не дал списать ему контрольную по математике. Надоело! Пусть сам думает.     - Пид*рас! – крикнул Мишка. – Сосёшь!     Что-то во мне сдвинулось. Я просто физически ощутил: тяжёлый плотный ком оторвался от сердца и быстро, очень быстро скользнул в голову. В глазах потемнело.     Мишка был здоровее меня, но я прыгнул ему на грудь, свалил на пол. Мы сцепились и покатились между партами. Девчонки завизжали, а некоторые пацаны заулюлюкали и подленько заорали: «Миха, вломи ему!»     Миха вломил. Я решил: голова сейчас упадёт с плеч, так он двинул локтём. Теряя последние силы, я вцепился зубами в Мишкино горло. Последнее, что помню: противник ударил между ног, и раз, и другой – в глазах потемнело, но, теряя сознание, хватки я не ослабил.     В себя я пришёл в учительской.     - Сергей, ты чуть Корольчука не загрыз, - сказала наша классная. – Бешеный!     Я молчал, ничего пока не понимая.     - Тебя из октябрят исключат, - пообещала классная. – И в пионеры не примут. Потому что пионер - всем ребятам пример. А ты…     Я всё вспомнил и теперь молчал, потому что не знал, что сказать.     - Завтра без родителей в школу не приходи, - сказала классная. – Ишь, какого хулигана вырастили!     Мать потом долго ругала меня. Отец слушал, слушал да и сказал: «Да ладно тебе. Пусть к пацану не лезут!»     Ко мне потом никто не лез.     ***     Томка попросила дать ей «Старика Хоттабыча». На следующий день вернула книгу. При этом почему-то потупила глаза, щёки - порозовели.     - Так быстро читаешь? – удивился я.     - Ага, - кивнула Томка. – Вообще-то я уже читала «Хоттабыча».     - А зачем просила?     - Ну-у-у, - протянула Томка, - книгу иногда хочется перечитать … И ещё… А, ладно! Сам поймёшь, почему. Перечитай книжку.     Отвернулась и побежала, а зачем побежала – поди, пойми. Вроде, никуда не торопилась. Девчонки порой ведут себя так странно!     Дома я положил «Хоттабыча» на журнальный столик, под которым мирно дремал кот Мурза.     И вот, когда я допивал вторую кружку грушевого компота (у мамы он всегда таким вкусным получается!), услышал: в большой комнате что-то упало. Неужели Мурза опять что-то уронил?     Оказалось: кота заинтересовал «Старик Хоттабыч». Он не просто свалил книгу – ещё и разодрал страницы, а с одним обрывком играл, как с мышкой. Ну, нахалюга! «Хоттабыч» был безнадёжно испорчён.     А дней через пять Томка спросила:     - Ты ничего не заметил в «Хоттабыче»?     - А должен был?     - Значит, или не перечитывал, или невнимательный!     - Да в чём дело-то?     - Посмотри – сам узнаешь…     И Томка опять побежала. Наверно, она хотела, чтобы её догоняли. А я не хотел, потому что на уроке физкультуры навернулся с коня и пребольно ударил ногу.     Признаваться, что Мурза разодрал книгу, мне не хотелось, и потому, когда Томка опять спросила про неё, я сказал:     - Ну, посмотрел. Перечитал. Хорошая книга.     - И ничего не хочешь сказать?     - А что, я должен что-то говорить?     - Ничего! – вспыхнула Томка. – Ничего никому ты не должен!     И по своему обыкновению убежала. А дня через три она отдала свой портфель Юрке Корольчуку, и с тех пор он носил его с гордым видом. Томка шествовала впереди как принцесса. Вот только зачем эта парочка постоянно попадалась мне на глаза? Завидев меня, Томка ещё выше задирала голову. Как будто разглядывала облака, а, может, ворон.     Потом, уже на выпускном балу, Томка пригласила меня на «белый танец» и как бы между прочим сказала:     - А знаешь, я такая наивная была. Помнишь «Хоттабыча»? На одной страничке я проткнула иголкой буквы. Если посмотреть страницу на свет, получалось послание: «Ты мне очень нравишься». Помнишь? Но ты мне ничего не сказал…     Я удивился, но всё равно ничего не сказал о проделке Мурзы. А зачем? Все знали: Томка и Юра уже подали заявление в ЗАГС. Потому что у них вот-вот должен был родиться ребёнок.     Через четыре года они развелись.     А я до сих пор не люблю отдавать кому-то свои книги.     ***     - Если что, то становимся друг к другу спинами, - инструктировал Олег. – Так легче отбиваться. Тут пацаны, знаешь, какие шалые!     - А букет как же?     - Да фиг с ним! – Олег небрежно цыкнул слюной меж щербатых зубов. – У тебя на клумбе этих георгинов – косой коси!     Я нёс букет самой красивой девочке класса. Её звали Татьяной. И она знать не знала: нравится мне. Я вообще делал вид, что Татьяна мне – параллельно, и даже не глядел в её сторону, не то, что другие пацаны. Один Олег знал всю правду. Он-то и посоветовал: подари, мол, ей букет, девчонки от цветов прям с ума сходят; ну, она и будет с тобой дружить.     Татьяна жила в Рабочей слободке. Тамошние пацаны терпеть не могли нас, мальчишек из Прибрежного района. Но я всё равно нарвал огненно-красных георгинов и с букетом наперевес отправился к дому самой красивой девочки. Олег, естественно, вызвался сопровождать. Как истинный друг.     Странно, но никаких враждебных пацанов мы по пути не встретили. Боялись, конечно. У меня даже пальцы побелели: я слишком крепко стискивал кулаки.     У Татьяниного дома я сказал Олегу:     - Ты это… постой тут, не ходи за мной… Я сам.      Из открытого окна гремело: «Чёрный кот за углом!». Которого ненавидел весь дом и так далее.     Подкравшись к окну, я заглянул в него. Татьяна сидела спиной ко мне и что-то читала. Окликнуть её я не решился. Меня вдруг обдала удушливая волна стыда. Боже, куда девать этот дурацкий букет?     Чтобы избавиться от него, я положил цветы на подоконник. И ретировался!     - Ну, чо? – спросил Олег. – Взяла?     - Ага, - соврал я. – Обрадовалась!     - И ничо не сказала?     - Ничо… У неё маманя дома…     - Ну, ещё скажет.     На обратном пути мы всё-таки напоролись на засаду неприятелей. Мой подбитый глаз и опухший нос – ерунда по сравнению с тем, что случилось потом.     На переменке Татьяна подошла к Мишке, который, как все знали, безуспешно бегал за ней, и сказала:     - Спасибо за букет. Такой красивый!     - Пожалуйста, - ответил Мишка. Было видно: он опешил, и знать ничего не знал ни про какие букеты.     - Хочешь пойти сегодня в кино? – спросила Татьяна. – Мама говорит: замечательный фильм, все билеты распроданы.     Её мама работала в кинотеатре и, конечно, всегда пропускала Татьяну бесплатно.     - Хочу, - Мишка засиял улыбкой.     И тут я не выдержал:     - А какие ты цветы ей отнёс?     - Георгины, - ответила за него Татьяна. – Правда, Миша?     Подлый Мишка нагло кивнул.     Олег, ничего не понимая, толкнул в бок:     - Чего это они?     - А! – ответил я. – Ничего!     И правда, ничего. Даже если бы она знала: это мои цветы, всё равно, наверное, подумала бы о Мишке. Ничего тут не поделаешь. А синяк под глазом быстро сошёл благодаря бодяге. Тогда во всех аптеках она продавалась.     Странно: никогда не называл Татьяну Таней, Танькой, Таньшей… Только – Татьяна.          ***     Я рисовал. Теперь уже не помню, что именно. Наверное, зиму. От июльского зноя и духоты голова, казалось, сделалась ватной, вентилятор месил густой липкий воздух, в настежь открытое окно заглядывали яркие мальвы, и где-то далеко куковала кукушка.     Неожиданно, как мятежник, в комнату ворвался ветер. Он чуть не сорвал тюль с гардины, разбросал листы бумаги, опрокинул стаканчик с карандашами и уронил с полки самолётик, который я клеил целый месяц.     Я подбежал к окну, чтобы закрыть его. В ту же минуту по подоконнику весело застучали горошины дождя. Удивительно: светило солнце, к небу прилипли клочки белых облаков – и дождик!     Но ещё удивительнее было другое: наш двор разделился наполовину. Как если бы открыли книгу: одна страница бледная, другая – яркая, цветная. Над домом шёл дождик, а за калиткой – сухо, на куче песка лениво барахтаются куры, а по лугу, как ни в чём ни бывало, гуляет коза Дашка.     И тут я увидел отца. Он, приглаживая мокрые волосы, открыл калитку и перешёл на другую сторону. В одних шортах, загорелый и весёлый, он, смеясь, обернулся, чтобы посмотреть на дом под дождём, и обнаружил меня.     Отец помахал мне, а я – ему. Я был тут, а он – там, и между нами – разделительная полоса. Нечёткая, искрящаяся дожинками, смутная.     Я смотрел, смотрел на отца и в сердце вдруг кольнуло. Будто в меня проник маленький хищный зверёк и осторожно его прикусил.     Тогда я не понял, что это было. А теперь, стесняясь глупой мысли, хочу понять: оказываясь там, видим ли мы оставшихся тут? И что, если наша жизнь – слепой июльский дождик? Всего лишь…          ***          - Ты меня любишь?     - Да.     - Тогда скажи!     - Я уже сказал…     - Нет, скажи: «Я тебя люблю».     Я повторил. И подумал: чёрт, зачем об этом спрашивать? Мы и так занимались любовью. И разве я мог ответить «нет»?     Мы занимались… И это было похоже на любовь.     Потом меня сто, а может, больше раз спрашивали то же самое. И только однажды я спросил об этом самом.     - А ты думаешь: занятие любовью и есть она сама? – женщина закрыла глаза и разжала ладонь. – Я люблю, что ты любишь меня.     Никогда больше я не спрашивал никого о любви. И только совсем недавно понял: из всего, что вечно, самый краткий срок - у неё. Даже если она длиною в жизнь.          ***     - Я не смогу придти.     Тяжелый, прерывистый вздох.     - Почему? Я взял тортик. Какой ты любишь – со взбитыми сливками.     - Не расстраивай меня, - и что-то, похожее на всхлипывание.     - Да что происходит?     - Отец закрыл меня на замок.     - Господи! Он что-то знает о нас?     - О тебе – нет. Вчера он после обеда пришёл, а Данька один, и меня нет. Ну, и началось: «Таскаешься! Муж в армии, а ты ребёнка бросила, шалашовка». И обозвал по-разному…     - Не расстраивайся, - сказал я, чтобы хоть что-то сказать.     А сам подумал: «Надо всё это кончать. Серёга вернётся – обоих убьёт. И как я мог? Серёга просил за ней присмотреть. Чёрт! Присмотрел, называется».     - Я хочу к тебе.     - Не представляю, что делать. Ну, не дверь же ломать.     - А у тебя связка ключей висит на кухне. Может, какой-нибудь из них подойдёт, а?     - Не знаю. А ты предлагаешь…     - Да! Этот чёртов замок изнутри никак не открыть.     - Ну, ладно. Я попробую.     Мне казалось: все встречные местные кумушки оборачивались вослед и прямо-таки прожигали взглядами мою разнесчастную спину. До дыр!     Пугаясь хлопанья подъездной двери внизу, я торопливо пробовал ключ за ключом. А она шептала по ту сторону обшарпанного дерматина: «Ну что? Скоро? Я соскучилась по тебе!» И это почему-то злило. А ещё злил пот, который попадал в глаза.     Ни один ключ не подошёл.     Внизу снова хлопнула дверь, и кто-то стал подниматься по лестнице. Поступь тяжёлая, мужская. Вдруг её отец? Я поднялся этажом выше и на всякий случай ткнул кнопку лифта.     Нет, это был не её отец. Когда дверцы лифта уже сомкнулись, я услышал: человек прошествовал по лестничной площадке, на которой я только что стоял.     А через полчаса, когда я уже лежал на диване и что-то читал, в дверь позвонили. Это была она!     - Как ты выбралась?     - Сама не знаю, как, - она пожала плечами. – Ну, надавила на дверь, и раз, и другой – согнула, в общем, щеколду.     - Да ты что? Это не каждый мужик сможет!     - А я Богу молилась. Он помог. Не веришь?     - Верю.     - А как же… Дверь сломана! Что отцу скажешь?     - Это дело не твоё.     Она смахнула с дивана книгу. Это были «Опасные связи» Шодерло де Лакло.     Всё произошло как-то торопливо и, уже закалывая волосы, она повторила то, что уже говорила:     - Господи, как с тобой хорошо! – и добавила. – Я всё время хочу тебя.     Она знала, что мне не нравится эта фраза. Это шоколадку, банан или что другое можно хотеть или не хотеть. Но я промолчал, лишь приобнял её:     - Ребёнок не проснётся? Ещё заревит…     - Гонишь меня?     - Переживаю.     - Не проснётся. Я преступница: даю ему димедрола, чуть-чуть. Ещё хочу тебя, - она потянулась ко мне, но я отвёл её руку.     - Потом, - сказал. – Ты ведь можешь, допустим, пойти с ребёнком на прогулку, правда? Оставишь его у Люси, сама – сюда.     - Она послезавтра как раз выходная.     - Отлично!     Я изобразил улыбку.     Послезавтра я должен был уехать в другой город. И, может, никогда не вернуться сюда.     - У меня почему-то сердце ноет, - сказала она уже в дверях. – Даже когда Серёжу в армию провожала, оно так не ныло.     - Бывает, - я коснулся губами её горячей щеки. – Может, на погоду. Дождь собирается.     Дверь захлопнулась.     Я ей не позвонил. Позвонил Люсе. «Правильно, - сказала подруга. – Она совсем сумасшедшая. Серёга что-нибудь с собой сделает, если она его бросит. А ты… А тебе она насовсем не нужна. У тебя другая жизнь…»     Я не дослушал её. Жизнь как жизнь. Такая, как получается. А Сергей считал меня лучшим другом. И там, в другом городе, ждала меня женщина. А я почему-то подумал: можно ждать одного мужчину и ломать дверь из-за другого.     А Сергей вернулся. Говорят, теперь у них двое детей – мальчик и девочка. И живут хорошо. Только нет теперь у меня друга.          ***          - А мы с тобой уже спали, - сказала Тамара и засмеялась.     - Во сне, что ли?     Мне-то снились те ещё сны, и не только с Тамарой. Знала бы она!     - Интересно, - Тамара недоумённо моргнула. – Тебе мать ничего не говорила? Мы в одном роддоме на свет появились. Кроватки на меня не хватило, и нянечка положила меня к тебе. Лежали и орали напару. Дуэтом!     - Представляю, - я тоже моргнул, но удивлённо. – Во, дела! Но, однако, постель ещё не повод для…     - А! Знала, что так и скажешь, - Тамара хлопнула меня по плечу. – Пошляк, однако! И зачем я с тобой хожу?     В нашей деревне «ходить» означало: парень и девушка дружат. Может, даже любят друг друга. Но я не знал, люблю или нет Тамару. Я вообще не знал ещё, что это такое. А говорить, смеяться, ходить вместе в клуб на репетиции самодеятельного театра, бродить по вечно сумрачному, густому парку, то и дело натыкаясь на гипсовых женщин с веслом или футболистов в облезлой форме – нравилось, и по душе были стихи, которые Тамара сочиняла и декламировала, вытягивая шею, как Белла Ахмадулина. Она считала себя поэтессой.     Мне её стихи не нравились, но обижать Томку не хотел и потому изображал почтительное восхищение.     - А почему ты не спрашиваешь, о ком стихи? – спросила она.     - В смысле, кому они посвящены?     - Ну да.     - И кому же?     - Дурашка!     Тамара сорвалась и побежала. А мне бегать не хотелось. Тем более, я тащил тяжёлую сумку: бабка попросила принести ей картошки. Ещё чего не хватало, с сумкой летать.     - Тома хорошая девочка, - говорила мне мать. – Из приличной семьи, не шалашовка какая-нибудь. Вот, закончишь институт и женишься на ней…     - Ну, что ты, мама! – смущался я таким планам. – В институт еще поступить надо…     Однако поступил. Тамара тоже поступила – на фармацевта. Туда был небольшой конкурс. А я, деревенский мальчик, на свой страх и риск уехал в другой город. Именно в нём был институт моей мечты. И, как ни странно, набрал 19 баллов из 20 возможных. «Кто у тебя репетитором был?» - осведомился кто-то из абитуры. «А что это такое?» - спросил я в ответ.     Тамара писала мне письма. На день рождения прислала бандероль. Когда открыл её, увидел аккуратную продолговатую коробочку. В ней был галстук. Причем, не настоящий, а что-то типа «обманки» - на эдакой резиночке.     Я надевал галстук один раз в жизни – на выпускной вечер. Отец мне его завязал. Но он давил на кадык, мешал – и, кое-как дождавшись вручения аттестата, я снял его и положил во внутренний карман пиджака.     А пиджаки я тоже не любил. Они казались мне чем-то вроде формы.     Из интереса я надел тамарин галстук.     - Ты чего такой? – спросил однокурсник, с которым мы жили в одной комнате общаги. – Будто удавку натянул!     Удавка и есть.     Зачем Тамара мне её прислала? Может, и вправду сбылось бы по-маминому. А так… Подумаю о Тамаре – и сразу: удавка!     А потом и думать перестал…     ***     Бабушка Мария Степановна устроилась охранять трактора, грейдеры и прочую технику. ДЭУ – так называлась эта контора. Дорожно-эксплуатационный участок значит.     На дежурство бабушка заступала вечером. Никакого ружья, даже игрушечного, у неё не было. Выдали ей свисток. Милицейский якобы. Свистел он, конечно, здорово. Соловей-разбойник обзавидовался бы!     Однако бабушка демонстрировала свисток только в саду. Прилетали, допустим, на вишню скворцы – она подносила свисток к губам, дула и…. О, Боже! Трубный, переливчатый бас ударял в барабанные перепонки и, чтобы не оглохнуть, я закрывал уши. И как только сердца птиц не разрывались от ужаса? Стайка моментом снималась с вишен, и сломя голову, вламывалась в соседний лесок. В полном молчании! Что вообще-то для наших скворцов совершенно не характерно.     - А на базе пугать никого не стану, - говорила бабушка. – Может, пьяный случайно забрёл… Зачем ему свистеть? Окочурится ещё с испугу. А коли лихоимец какой пожалует, то от этого рёва меня же и окозвечит, тоже с испуга. Уж лучше я с ними по-человечески, по-простому. Неужто меня, старую, обидят?     Однажды она забыла взять узелок с едой. И я решил отнести его. Ночь стояла тёмная, и несколько раз я оступился в лужи.     Изрядно побродив по тускло освещенной территории базы, наконец обнаружил бабку в кабине самосвала. Закрывшись изнутри, она глядела в мутное стекло. Я помахал ей, но она даже не шевельнулась.     - Ба, я тебе ужин принёс…     - А! Напугал. Неслышно подкрался…     - Ты меня не видела?     Бабка открыла кабину, подвинулась:     - Садись. Давай чай вместе пить. Только сам его налей.     Я разлил чай из термоса, протянул стаканчик бабушке. Она взяла его не сразу. Как-то странно поводила рукой, будто комаров отгоняла.     - Ты весь день где-то ходил, - сказала бабушка. – У друзей был?     - Да так, - я неопределённо пожал плечами. Не хотел расстраивать: она не выносила белокурую Элен, бывшую мою одноклассницу. И такая-то она, и сякая. Может быть, и так. Но мне было скучно и всё равно.     - Через пять дней уезжаешь, - продолжала бабка, неспешно прихлёбывая чай. – Может, груши поспеют. Я сегодня одну сорвала – жёлтая, на вид созрелая, а откусила – вяжет, зелёная ещё…     - В прошлом году, помнишь, полчемодана груш с собой взял, - напомнил я. – Ребята в общаге за день их сметали. Потом маялись: запор!     - Меру надо знать, - хмыкнула бабушка. – Чего это они тебя объедают?     - Ба! Ты что? Мне не жалко!     - Ты сам их любишь.     - Ага, дождаться ночи и под одеялом их грызть, - я рассмеялся. – Так ведь аромат у них – на всю общагу разносится. И вообще…     - И вообще, ты там не голодуешь? – бабушка тронула моё плечо. – Вон, худой какой!     - А что, хочешь, чтоб жир из меня на ходу вытапливался?     - Парень справным должен быть, - стояла на своём бабушка. – Ты не экономь, питайся хорошо, а то учёба на ум не пойдёт. Мать тебе денег даст. Ты их в надёжном месте держи. Может, на сберкнижку положишь? А то украсть могут…     - Да какая, ба, сберкнижка? И откуда у матери деньги? У меня стипендия, подрабатываю – напару с одним студентом вагоны ходим разгружать. Ведь говорил тебе.     - От того и худой, - вздохнула бабушка. – Навламываетесь ночью-то, утром – на занятия, спать, поди, хочется.     - Ничего. Всё нормально.     - Мать, значит, ничего тебе не говорила. Кое-какие деньжата у нас появились. Ну, картошку продали – неплохой урожай был, помидоры-огрурцы на рынок носили… Ты не думай, мы от себя не отрываем.     Наш разговор прервал мужской окрик:     - Степановна!     - Ау! – откликнулась бабка. – Федор, ты?     - Ага, - отозвался из темноты мужчина. – Мы тут в беседке посидим, ничего?     - Сидите, мне-то что…     Оказывается, этот Фёдор с какой-то своей приятельницей не первый раз приходил в дежурство бабушки на территорию базы.     - Пусть, - усмехнулась бабушка. – Всё не одна, ещё живой кто-то есть. Федька, он хороший. Случись что – защита мне.     А через пять дней я уехал. Мать, действительно, дала денег больше, чем ожидал. Брать их все я не хотел, но она настояла: «Бери, всё равно по почте переведу, да только там большой процент берут, зачем лишнюю копейку зря тратить…»     Уже потом, когда получил диплом, узнал: бабушка пошла в сторожа из-за меня. Ей хотелось, как она говорила, выучить внука. Отца уже не было, мама крутилась как могла, но санитарка в больнице – самый низкооплачиваемый работник.     Никто на базе не догадывался: бабушка в темноте не видела. У неё была «куриная слепота», странная такая болезнь.